NEWS

Высказать молчание
[vc_row][vc_column][vc_custom_heading text=”ЯСМИН УИТТАКЕР-ХАН ВЫСКАЗАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ, РИСКУЯ НАНЕСТИ ОСКОРБЛЕНИЕ – ЕДИНСТВЕННЫЙ ПУТЬ БРОСИТЬ ВЫЗОВ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ И ИЗБЕЖАТЬ ЦЕНЗУРУ “][vc_row_inner][vc_column_inner][vc_column_text] [/vc_column_text][/vc_column_inner][/vc_row_inner][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text] Он излучает красоту, у него подлинно благородный нос, который, как кое-кто утверждает, намекает на размер его личного имущества; это правда, но не о носе, а о его красоте. У него нежное лицо, его глубокие карие […]
19 Jun 18

[vc_row][vc_column][vc_custom_heading text=”ЯСМИН УИТТАКЕР-ХАН

ВЫСКАЗАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ, РИСКУЯ НАНЕСТИ ОСКОРБЛЕНИЕ – ЕДИНСТВЕННЫЙ ПУТЬ БРОСИТЬ ВЫЗОВ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ И ИЗБЕЖАТЬ ЦЕНЗУРУ
“][vc_row_inner][vc_column_inner][vc_column_text]

[/vc_column_text][/vc_column_inner][/vc_row_inner][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]

Он излучает красоту, у него подлинно благородный нос, который, как кое-кто утверждает, намекает на размер его личного имущества; это правда, но не о носе, а о его красоте. У него нежное лицо, его глубокие карие глаза нетерпеливо смотрят на камеру, пухлые губы идеальной формы. Усама бен Ладен красив – и сексуально привлекателен.

Я не согласна с его политикой, убеждениями, ценностями, исламским фундаментализмом или методами борьбы с враждебностью, которую Запад продолжает выражать против мусульманского народа. Враждебность, которая, несомненно, поспособствовала его злобе против тех, кто по близости, и тех, кто далеко.

Я просто выражаю неглубокое и поверхностное мнение. Когда друзья слышат, что я нахожу Усама бен Ладена весьма сексуальным, меня либо шлепают по плечу и советуют замолчать, либо спрашивают: «Ты считаешь, что хорошо будешь выглядеть в оранжевой одежде в запертой клетке, где тебя будет обжигать пылающее солнце, и ты только сможешь выйти на несколько минут размять ноги каждые несколько дней?» Они не разговаривают о сексуальных фетишах Усамы, но болтают о нуждах Буша и Блэра.

Будучи в депрессии, я была без ума от Бориса Джонсона, но опять ничего серьезного – только из-за его веселой, неуклюжей английской напыщенности. Я также не согласна с его политикой. Разумеется, Бориса не обвиняют в подрыве невинных людей, и он не живет в пещере, наблюдая, как его соседи взлетают на воздух. Касательно Бориса, надо мной посмеялись; ничего похожего на то отношение, которое ко мне выражают, когда описываю привлекательность Усамы.

Итак, почему я рассказываю и пишу о невыразимом, если уже испытала крайнюю враждебность и агрессию? Ответ может быть такой – я импульсивна, часто думаю вслух, обожаю дискуссии и обсуждения проблем, которые меня окружают. В моем творчестве я исследую множество точек зрения от тех, кто угнетает до угнетённых.

В моей первой пьесе «Решам» рассказывалось о «убийстве чести» в британско-пакистанской семье, где дочь не оправдала ожиданий. Действие главным образом происходит в магазине тканей с некоторыми сценами в мечети, где дед девушки планировал ее убить.

Тогда политический климат был другим. Отзывы, которые я получила от различных пакистанских общин в то время, были типа «спасибо вам за то, что написали об этом», «моя сестра прошла сквозь подобное»; «мужчины – сплетники и прячутся за завесой мечети».

С 11 сентября климат в Великобритании изменился, и, возможно, преувеличенное чувство исламофобии овладело нашим народом, поэтому восприимчивость к деликатным темам в мусульманских общинах, по понятным причинам, приводит к враждебным чувствам.

[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column width=”1/4″][/vc_column][vc_column width=”3/4″][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]

Моя пьеса «Колокола» приводит нас в убогий мир клубов мухры (куртизанок), многовековой традиции в Пакистане, которая вновь появилась в Великобритании в искаженной форме и в настоящее время растет благодаря секс-торговли. Халяльный мясной магазин в течение дня, превращается в ночное время в клуб «Колокола», работающим на верхнем этаже. Это закрытый клуб, где девушки, одетые в традиционные одежды, танцуя, соблазняют мужчин-клиентов, бросающим деньги им под ноги, а те, кто платит больше, «получают» дополнительные услуги. У «Колоколов» есть весь блеск «Лолливуда» (пакистанского Голливуда), но нарочитая пышность и гламур запятнаны реальностью тайных жизней, спрятанных под ними: местом, где покупается и продается мясо. «Колокола» — это история про пакистанскую девушку Айшу, которую привезли в Великобританию для работы в клубе куртизанок в восточном Лондоне против ее воли. Открытие, что этот мир существует и дышит здесь, в Великобритании, возможно, даже за углом, захватывающее и потрясающее культурное осознание, которое должно быть направлено на защиту завлечённых жертв.

В национальной прессе была публикация, в которой подчёркивалось, что «Колокола» являются «пьесой о мусульманских борделях» – сенсационная стенография, которая излишне фокусирует внимание на религии вместо отчаянных жизненных обстоятельств этих женщин. Бирмингемскому репертуарному театру угрожали беспорядками в день премьеры два года назад. В театре предприняли специальные меры, чтобы защитить меня, персонал и актёров. Они приняли абсолютное решение, уверяя меня что, чтобы не случилось, они не уступят протестующим и не отменят мою пьесу –

в отличие от «Бежти», которая, как известно, была снята со сцены после протестов некоторых членов сикхской общины в 2004 году. Я лично пострадала во время и после национального тура. Надо мной издевались молодые азиатские мужчины грязно обругивали, пожилые мужчины плевали на меня, в различных блогах писали гнусные комментарии обо мне и моей семье. Мой автомобиль взорвали при поджоге. Позже я узнала, что это может быть наказание, осуществленное лицемерным фундаменталистом, поскольку меня считают «неверующей в Аллаха». Я продолжала публично заявлять, что не собираюсь сражаться с хулиганами, но, когда в прошлом году писала пьесу «Никоим образом» для Королевского театра в Стратфорд-Ист я осознала, что я цензурирую саму себя и боюсь спровоцировать будущие нападения от тех, кто чувствовал себя оскорбленным моим «дьявольским» творчеством. Сначала я подумала, что у меня пропало вдохновение, но как только признала, что разрушаюсь под давлением медиа-ожиданий и страха перед религиозными фундаменталистами, мне пришлось выбирать между тес чтобы молчать и примирятся или пытаться продолжать писать и противостоять хулиганам. Я не долго колебалась.

Нам часто напоминают, что дети не рождаются злыми; влияние общества, экономики и состояния здоровья в первые пять лет определяют то, каким становится взрослый – взрослый, который впоследствии вносит свой вклад в наши общества. Некоторых из этих взрослых мы любим, а некоторых ненавидим: Бориса, Блэра, Усаму и Буша.

Некоторые меня ненавидят, но гораздо больше людей любят меня. В мои первые пять лет было много здоровья, денег и любви. Мои социальные условия не были обычными, как для британско-пакистанской девушки.

Мой отец был неграмотным пакистанским землевладельцем из семьи с шестью сыновьями; его мать была высокомерной и раздражительной красавицей. Родственники и члены семьи боялись их, их богатства и могущества. Видимо, в подростковом возрасте у него был детский спор со своим младшим братом. В гневе отец толкнул его; мальчик упал на какой-то острый сельскохозяйственный инструмент и умер. Эта страшная семья сумела подкупить полицию и перенесла мертвое тело в дом соседа, который взял на себя вину. Вскоре после этого мой отец эмигрировал в Англию, чтобы начать новую жизнь. Как и большинство иммигрантов в шестидесятые годы, он работал на фабрике. Я помню «Резинную фабрику Лондона», где он изготовлял кухонные перчатки и презервативы. У моего отца не было сестёр, о которых надо было беспокоиться; честь, достоинство, приданое были далекими понятиями, и то, как он относился к дочерям других людей, никогда не было проблемой для него.

[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]

В 1965 году он вернулся в Пакистан и женился на моей матери – дерзкой, образованной, городской девушке. Это было для него новое начало, теперь он был богатым лондонцем с состоятельной землевладельческой семьи. Отец привёз её в столицу, где она воспитывала его «незаконного» сына от предыдущей интрижки в Пакистане. Они пытались в течение пяти лет завести собственного ребенка, а затем вуаля – дочь! Согласно семейным воспоминаниям, он был самым счастливым человеком, и мои воспоминания о том, как он относился ко мне, вызывают образ прекрасного, любящего и весёлого отца. Он называл меня своим «шер путтар» («тигренок»), обучал, как защищаться, и, если кто-то ударит меня, как «пнуть его в голень». Он с гордостью носил на лбу шрам в форме полумесяца, который, по-видимому, был следом от моих зубов – за это он вознаградил меня хвалой, объятиями и поцелуями. Шер путтар!

В присутствии отца члены семьи сжимались; в его отсутствие они смело говорили, что думают о нем, и относились ко мне с неприязнью, даже с ненавистью. Особенно меня ненавидел мой «незаконный» сводный брат, который буквально писал в штанишки в присутствии отца. Мама не боялась его; она без труда изучала прелести лондонских магазинов моды и проводила время с друзьями. Для любой образованной феминистки это может показаться несвободой, но по сравнению с её сверстниками у неё был хороший образ жизни. В среднем у моих тёток было до пяти детей. Они были домашними работницами, сидевшими в темных подвалах, где шили модные платья для эксплуататоров-работодателей. К счастью, моей матери повезло, что у отца было низкое количество сперматозоидов, иначе она тоже могла бы оказаться в похожей ситуации.

Мать всегда выряжала меня в модные клёши и психоделические мини-платья. У нее также были фантазии о том, чтобы стать парикмахером, поэтому каждую субботу я, дрожа, сидела голышом в ванне, пока она проводила эксперименты на моих волосах с помощью парикмахерских ножниц. Кузены завидовали мне, потому что у меня была модная стрижка «под мальчика», а я завидовала им, потому что хотела иметь две длинные намасленные косички с ярко-красными лентами.

Мои кузены ходили в мечеть, чтобы изучать Коран; они искали любой возможный предлог для прогула, но их родители, при «поддержке» палки муллы, настаивали на том, что они вырастут похотливыми, недостойными и неисламскими язычниками, если не будут туда ходить. Именно из-за этих нелепых страшилок мой отец держал себя и меня подальше от мечети и проповедника муллы. Он только имитировал молитвы, два раза в год на Байрам, и даже тогда он использовал в качестве временной молитвенной шапочки белый носовой платок с узелками в каждом углу. Он не собирался поклоняться пышности и регалиям. Он возражал против лицемерия и считал, что религия вызывает ненависть. Кроме того, неграмотность не помогла восстановить его веру в слова Корана, письменные или устные, поскольку его возмущало опасное табу на несогласие с ними или их обсуждением.

[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]

Основное внимание моего отца, кроме моей матери и меня, направлялось на то, чтобы зарабатывать деньги, покупать недвижимость и зарабатывать еще больше денег. Это, по его мнению, привело бы к тому, что его шер путтар имела приданое, с которым нужно считаться. Школа и образование были важны для него, это было всё, на чем я должна была сосредоточиться, а не на домашней работе или религии – надо было просто играть и учиться. Как только я научилась складывать простые буквы в слова, я помню, нужно было читать его почту. Там были такие большие слова, как «арендованное имущество» и «свободное владение землей», а не «Питер и Джейн пошли гулять».

Все сильно изменилось, когда мне было пять. То, что должно было стать счастливым семейным праздником в Пакистане, стало началом наихудших лет моей жизни.

Не посоветовавшись с отцом, мать подарила свои золотые украшения бедному родственнику. Это золото никогда не принесло пользу семье, поскольку было украдено обычным вором. Отец посчитал это очень странным и не поверил маме на слово. Он почувствовал, что она его предала. Поскольку мы были неразлучны, мать на несколько дней оставила меня с отцом в нашей деревне и отправилась в дом матери в город Джелум, пока он не успокоится. В ее отсутствие отец женился на женщине из соседней деревни и незаконно привез ее в Лондон, используя паспорт моей матери. Хитроумный план, – должно быть, подумали они.

Моя мать, используя все свое образование и знание базового английского, сумела попасть в Англию, и после того, как слушание в суде завершилось в её пользу, я осталась с ней, а с отцом могла встречаться только на выходных. Немного пакистанских женщин так позорили своих мужей в семидесятые года в Лондоне.

До этого никогда с отцом никто так не спорил, а здесь женщина, его собственная жена так поступила; это было большое оскорбление.

В выходные дни я не знала как разделиться. Я не могла расстаться с матерью, поэтому отказывалась навестить отца. Мать нуждалась в тишине и покое; она работала целый день в магазине, где продавали рыбу и чипсы, и, как правило, уставала. Мой отец скрупулезно приходил каждый выходной, только каждый раз я отказывалась с ним видеться.

Однажды, вернувшись домой из школы, я увидела, как полиция выносит труп матери. Её убили. Позже я узнала, что убийца обустроил комнату как бордель. Это был основной штамп для нанесения окончательного позора женщине. Я покинула съемное жилье, которое мать арендовала в Лейтоне, и, держась за отцовскую руку, начала новую жизнь с его новой женой.

Расовые предрассудки полиции в середине семидесятых и отсутствие их культурного взаимопонимания во время смерти моей матери означали, что они никогда не дело её убийства до конца. Мой отец был обвинен, но оправдан. Ходя по округе, я видела фотографии моей мамы на рекламных щитах, витринах магазинов, дверях кинотеатров, но мне никогда не позволяли обращать внимание на эти плакаты или когда-либо снова вспоминать о матери. (Была ли она знаменитостью, которая бросила меня из-за ярких огней телевидения … для «Ангелов Чарли»?)

Я провела несколько очень несчастных лет с отцом и его новой семьей, молчала, скрывала семейные тайны, защищала людей, которые жестоко избивали меня физически и изнуряли морально, от гнева отца. Если бы я рассказала кому-либо об этих издевательствах, боюсь, что наказанием для них была бы смерть. Я ненавидела этих людей за то, что они со мной делали, много раз плакала перед сном, не зная, что предпринять, или кому рассказать, поскольку я никогда не хотела, чтобы кто-либо из моей семьи умер. Я жила в страхе перед возможными действиями своего отца, который нежно любил меня, никогда не причинил мне вреда и не позволил бы кому-либо даже поднять на меня голос.

[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]

Я хотела братьев и сестёр. Я притворялась в школе, что у меня «нормальный образ жизни», говоря о моём отце так, как будто он был моей матерью. Любопытство заставляло меня все больше и больше затихать и быть невидимой, поэтому я слышала, как родственники скрыто шептались о моей матери. Когда они меня замечали, то приветствовали комплиментами моей красоте с оттенками сочувствия и жалости. Никто никогда не был достаточно храбр, чтобы выступить против моего отца, говорить о моей умершей матери или защищать меня от «злой мачехи». Возможно, они были трусы, эгоистичные лицемеры и сплетники. Я была слишком напугана, чтобы рассказать отцу о моем несчастье, хотя он был мне ближе всех. Я всё же созналась тетям и дядям, которые сказали, что если я что-нибудь скажу отцу, он убьет мою мачеху и сводного брата за причинённый мне вред. Поэтому единственное, что оставалось сделать для безопасности каждого, было убедить социальные службы взять меня под опеку. Это заняло некоторое время, но в итоге те выслушали меня.

Меня практически похитили с моей пакистанской семьи – и я попала в самую красивую семью, о которой мечтает каждый. Ладно, прекрасный принц никогда не приходил к моим дверям с хрустальной туфелькой, но я оказалась с чем-то гораздо более особенным и ценным. Я была с ними с тех пор; они осуществили почти все мои мечты. У меня есть могущественная «политическая мать», она прикольная и красивая, привлекательный отец, у которого самая нежная душа, три брата и три сестры, которых я обожаю. Биологически, я не представитель смешанной расы; но ментально и социально я наполовину англичанка и наполовину пакистанка и очень горжусь этим. Мое наследие – ислам; но я не сторонница какой-либо религии.

Меня подвергали цензуре в течение большей части моей жизни из-за страха, до того дня, когда я, 14-летняя девушка, написала отцу о том, что чувствую. Я прямо рассказала ему, что случилось со мной, когда жила с ним, и что мои новые английские мама и папа были совершенством, и что я снова была в безопасности. Мой отец, человек, которого все боялись всю жизнь из-за его прямоты и предполагаемой репутации убийцы, ослаб от уныния и умер несколько лет спустя. А мы все жили долго и счастливо… Не совсем.

Даже при поддержке, безопасности и неприкосновенности моей приёмной семьи я все ещё продолжала жить не простой жизнью. Я проводила время красиво, сложено и весело, в любви, со смехом и минутами случайной грусти, но ничего подобного моему раннему детству.

Я молодежный и общественный деятель с фантастической общественной жизнью. Я встретилась с множеством людей на местном, национальном и международном уровнях, у которых был ужасный опыт эксплуатации, жестокого обращения, насилия, социальной и экономической несправедливости, пыток, фундаментализма, нетерпимости. Если я им не могу помочь через свое личное вмешательство, тогда я смогу помочь, не соблюдая молчание, оспаривая то, чем СМИ и правительство пичкают нас, исследуя и задавая вопросы через кино и театр, чтобы повысить осведомлённость общества и поощрить власть имущих изменить ситуацию; от «задиры на игровой площадке», «семьи», «террориста» и «политика» до «жертвы». В противном случае я ненамного лучше, чем мои дяди, тети, полиция и судьи, которые много лет игнорировали или наблюдали за тем, что со мной происходило, и просто шептались о своих заботах за закрытыми дверями, опасаясь диктаторов и сплетен. Позор и политическая корректность – компаньоны цензуры; мы должны пройти мимо них с помощью любых ненасильственных шагов. Культурам, политическим государствам и религиям необходимо учитывать их невыразимость, в надежде, что их ответы будут озвучены; и это включает в себя и нас, постоянно ставящих под сомнение то, о чём мы молчим.

[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]

Ясмин Уиттакер-Хан – драматург. За дополнительной информацией обращайтесь [email protected]

Ясмин Уиттакер-Хан

[/vc_column_text][vc_column_text]

This article originally appeared in the summer 2007 issue of Index on Censorship magazine

[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row content_placement=”top”][vc_column width=”1/3″][vc_custom_heading text=”What New Labour did for free speech” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2F2007%2F06%2Fwhat-new-labour-did-for-free-speech%2F|||”][vc_column_text]Index takes a critical look at the health of free speech in the UK on New Labour’s tenth birthday in power. New restrictions on what you can say — and where you can say it — mean we have to mind our language more than we used to.[/vc_column_text][/vc_column][vc_column width=”1/3″][vc_single_image image=”89177″ img_size=”medium” alignment=”center” onclick=”custom_link” link=”https://www.indexoncensorship.org/2007/06/what-new-labour-did-for-free-speech/”][/vc_column][vc_column width=”1/3″ css=”.vc_custom_1481888488328{padding-bottom: 50px !important;}”][vc_custom_heading text=”Subscribe” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2Fsubscribe%2F|||”][vc_column_text]In print, online. In your mailbox, on your iPad.

Subscription options from £18 or just £1.49 in the App Store for a digital issue.

Every subscriber helps support Index on Censorship’s projects around the world.

SUBSCRIBE NOW[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row]

Support free expression for all

 

At Index on Censorship, we believe everyone deserves the right to speak freely, challenge power and share ideas without fear. In a world where governments tighten control and algorithms distort the truth, defending those rights is more urgent than ever.

But free speech is not free. Instead we rely on readers like you to keep our journalism independent, our advocacy sharp and our support for writers, artists and dissidents strong.

If you believe in a future where voices aren’t silenced, help us protect it.

Make a £10 monthly donation

At Index on Censorship, we believe everyone deserves the right to speak freely, challenge power and share ideas without fear. In a world where governments tighten control and algorithms distort the truth, defending those rights is more urgent than ever.

But free speech is not free. Instead we rely on readers like you to keep our journalism independent, our advocacy sharp and our support for writers, artists and dissidents strong.

If you believe in a future where voices aren’t silenced, help us protect it.

Make a £20 monthly donation

At Index on Censorship, we believe everyone deserves the right to speak freely, challenge power and share ideas without fear. In a world where governments tighten control and algorithms distort the truth, defending those rights is more urgent than ever.

But free speech is not free. Instead we rely on readers like you to keep our journalism independent, our advocacy sharp and our support for writers, artists and dissidents strong.

If you believe in a future where voices aren’t silenced, help us protect it.

Make a £10 one-off donation

At Index on Censorship, we believe everyone deserves the right to speak freely, challenge power and share ideas without fear. In a world where governments tighten control and algorithms distort the truth, defending those rights is more urgent than ever.

But free speech is not free. Instead we rely on readers like you to keep our journalism independent, our advocacy sharp and our support for writers, artists and dissidents strong.

If you believe in a future where voices aren’t silenced, help us protect it.

Make a £20 one-off donation

At Index on Censorship, we believe everyone deserves the right to speak freely, challenge power and share ideas without fear. In a world where governments tighten control and algorithms distort the truth, defending those rights is more urgent than ever.

But free speech is not free. Instead we rely on readers like you to keep our journalism independent, our advocacy sharp and our support for writers, artists and dissidents strong.

If you believe in a future where voices aren’t silenced, help us protect it.

Donate a different amount

By Yasmin Whittaker-Khan

Yasmin Whittaker-Khan is a playwright.

READ MORE

CAMPAIGNS

SUBSCRIBE

SUPPORT INDEX'S WORK