19 Jun 2018 | Journalism Toolbox Russian
[vc_row][vc_column][vc_custom_heading text=”Бывший директор публичных преследований в Англии и Уэльсе, недавно посвящённый в рыцари, сэр Кир Стармер, рассуждает о праве оскорблять, а также о юридических проблемах социальных сетей и защите информаторов с редактором «Индекса» Рейчел Джоли
Сэра Кира Стармера никогда не пугали трудные задания, и он не любитель отдыхать.
“][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_single_image image=”100120″ img_size=”full”][vc_column_text]
Ведь он принял пост директора публичных преследований (ДПП), должность, подразумевающую контроль над прокуратурой, которую некоторые называют «чашей яда».
На протяжении пяти лет на посту он появлялся на телевидении намного чаще своих предшественников и значительно поднял уровень осведомлённости об этой работе. Он контролировал учреждение новых положений уголовного наказания за насилие над женщинами и девушками, сексуальное насилие над детьми, также курировал дела, связанные с социальными сетями. Сэр Кир – необычайно яркая личность. Он может рассуждать о сложных идеях, добираясь до их сути, и при этом доступно изъясняется, используя понятную простым людям лексику. Это навык, который может ему пригодиться в подготовке к перемене деятельности – его кандидатура как члена парламента от лейбористкой партии на следующих выборах в 2015 уже ставилась на обсуждение.
Сидя в зале заседаний совета директоров в его офисе на Даути Стрит, где занимаются многими делами касательно прав и свобод граждан, он ведёт себя непринуждённо, несмотря на очевидную его востребованность. Кроме тех дел, которыми он занимается изо дня в день, он совсем недавно приступил к исполнению задания лидера английской оппозиции Эда Милибэнда: рассмотреть каким образом проводят допросы жертв и свидетелей во время судебного процесса. Одновременно он готовится присоединиться к юридической команде из Хорватии в расследовании постконфликтного геноцида в Международном суде. Проходя мимо телевизоров, которые транслируют обсуждения о будущей целесообразности оснащения вооружённых полицейских камерами, он комментирует: «Это хорошая идея. Даже при самых искренних намерениях очень трудно запомнить абсолютно все детали».
Мы переходим к другой теме, над которой он очень много работал во время исполнения должности ДПП. Это разработка новых рекомендаций в работе с социальными сетями для полиции, а также роль социальных медиа в будущем общества. Он убеждён, что эта тема недостаточно обговаривается на политическом уровне, в частности замена устарелых законов в сфере средств массовой информации.
«Первым делом надо признать, что мы никогда не рассматривали в парламенте, как ограничить свободу слова в эту новую эру. Вообще никогда. В прошлом дебаты проводились на тему свободы слова и уголовного права, или свободы слова и общественного порядка. Они привели к чёткому пониманию, где нужно провести грани. Но сейчас мы даже это не обсуждали. Это очень специфический период».
Он обеспокоен тем, что политики даже не ставят этот вопрос на повестку дня, у них на это нет «аппетита». Он отмечает, как часто делал это и публично, что полиция Англии и Уэльса опирается на Закон о средствах коммуникации 2003 года, а тот в свою очередь основывается на законодательстве 1930-х годов, которое преследовало цель защитить операторов, проводящих звонки через коммутатор.
Думает ли он, что этот закон скоро примут? «Наверное, до выборов я бы точно не ждал этого. Насколько мне известно, ни одна из партий не готовиться заняться этим». Он убеждён, что эта проблематическая отрасль закона заслуживает большего внимания. «Мне кажется, нам нужна открытая дискуссия касательно ограничений. В данный момент мы пытаемся решить новую проблему с помощью устаревшего закона. Стремительный взлёт в развитии социальных сетей поднимает разные вопросы, говорит сэр Кир. Одним из критериев, по которому мы судили язык, обсуждения и оскорбления в прошлом – место, где это было сказано. Например: дома, на работе или в общественном месте. То место подразумевало количество людей, которые могли слышать разговор. А теперь люди могут публиковать посты или писать твиты из своей спальни и фактор местонахождения уже не имеет никакого значения. Есть ещё один элемент, который нужно учитывать. В социальных сетях мы общаемся по-другому, чем лицом к лицу: иногда более открыто, иногда более грубо или более искренне, или возможно даже оскорбительно. «То есть», – говорит сэр Кир, «они больше рискуют, говорят на другом языке, и это создаёт новые проблемы».
«Это очень трудно … потому что до сих пор в целом свобода слова регулировалась такими критериями, как твоё местонахождение во время изречения и вызванная этим реакция. Поэтому, много чего находится в Законе об общественном порядке. А никто бы и не додумался искать постановление про свободу слова именно там. Этот закон касается только нарушений общественного порядка вследствие чьих-либо изречений. Таким образом, вы можете позволить себе сказать намного больше дома, чем на улице. Вы имеете право затрагивать многие темы, если это не подталкивает людей к беспорядкам. Теперь люди спорят по поводу правильности такой политики, но именно так всё и решалось на протяжении многих лет».
Так к чему же мы пришли? «Нам надо обсудить правильное соотношение между уголовным кодексом и свободой слова в рамках социальных сетей. А этому не видно и начала».
В будущем перед нами предстанут новые проблемы и Стармер, как и большинство из нас, не уверен, как именно социальные сети будут выглядеть и использоваться через десять лет или какое влияние принесут эти изменения.
«Чем же всё это закончится? Я не знаю, но я думаю, что пути назад уже нет. Теперь кто-либо может вещать о чём угодно, а раньше это было просто невозможно. В прошлом, если ты хотел, чтобы о твоём мнении узнали сотни тысяч людей, надо было обращаться в известное СМИ или тебя так бы и не услышали. А сейчас этим можно заниматься, где угодно. Назад дороги нет. Вообще никакой».
На международном уровне ведутся дебаты на тему роли платформ социальных сетей в «проверке» или удалении постов, а также целесообразности подобных вмешательств.
Никто не предполагает, что платформы не имеют влияния на процесс «вещания», говорит Стармер; его критерий касается степени ущерба. «Если они (сообщения/твиты) однозначны и представляют явную угрозу убийства или террористические угрозы, я уверен, что провайдер сервиса сделает не что иное, как быстро их удалит. Поэтому все, кто говорит об отсутствии ответственности, я думаю, забывают о том, что при подобных обстоятельствах любой интернет провайдер удалил бы такой контент. Проблема в том, что происходит в других ситуациях».
Как он подчёркивает, эти платформы работают по всему миру. Так чьих законов и социальных норм они придерживаются? «Применить ли критерии самых жёстких стран во всех остальных, таким образом обеспечивая соблюдение всех законов, а это значит, что все будут подпадать под очень, очень ограничивающие условия для свободы слова? Или выбрать тактику самой свободной страны, что потянет за собой неоднократное нарушение законов?»
Он признает, что скорее всего никто не будет разрабатывать международный криминальный кодекс в этой области, и поэтому если и будет какое-то криминальное вмешательство, то только на уровне конкретной страны. Работать с глобальной платформой очень тяжело. «Не просто иметь дело с информационным обменом, который очень, очень быстро распространяется по разным странам».
Он добавляет: «Существуют международные нормы для некоторых видов поведения, но в основном они касаются нарушения прав. Может быть в будущем придётся разработать международные нормы, чтобы можно было заявить о появлении некоторых согласованностей касательно по крайней мере внешних границ того, что должно быть в свободном доступе».
Несмотря на то, что сэр Кир яростный защитник свободы слова, он не верит в общество без законов или тотальную свободу. «Не может быть зоны без законов. Помимо террористических угроз и реальных угроз насилия, целенаправленных угроз, которые скорее всего будут реализованы, у нас существуют судебные акты. Как мы поступим с анонимностью жертвы изнасилования? Есть причины, по которым имя жертвы в этих щепетильных случаях не разглашается, и, если вы просто заявите, что нарушение судового акта ничего не значит, потому что вы использовали социальную сеть для огласки, вы подрываете всю систему криминального правосудия и полностью лишаете этих крайне уязвимых жертв защиты».
Всеми признано, что Стармер во время возглавления Королевской уголовной прокуратуры (КУП) сумел внедрить открытость в эту организацию. Он сам соглашается, что роль института прокуратуры, пока он там был, поменялась: «Я верю и надеюсь всем сердцем, что люди могут сказать: КУП – намного более открытая организация теперь, чем когда-либо в прошлом. Я думаю, что это только к лучшему. Я думаю, что люди больше доверяют организации, которая чаще разъясняет свою работу».
Он также уверен, что британское общество в целом и учреждения страны всё больше и больше двигаются в сторону открытости и убеждения, что важно объяснять свои решения и открыто их обсуждать. «Давайте возьмём к примеру мою бывшую роль директора публичных преследований; в былые времена публичное обсуждение поступков ДПП считалось дурным тоном. Полагалось, что лучше было ничего не обговаривать, нежели быть открытыми и подотчётными. Я принципиально с этим не согласен, но я думаю, что это осталось уже далеко в прошлом».
Затронув тему информаторства, мы обговорили предусмотренную английским законодательством степень защиты людей, обнародуют информацию во благо общества.
«Я думаю, если законодательство касательно информаторства задействовать должным образом, то оно будет работать очень хорошо. Все проблемы возникают из-за того, что мы неправильно представляем себе понятие защиты или неправильно её применяем. Я не заявляю, что закон нельзя усовершенствовать. Такие законы всегда нужно проверять временем и анализировать их эффективность на практике, но правовая защита очень важна в этой сфере, и все должны это понимать. Я думаю, что все ещё много людей пребывают в заблуждении касательно того, что информаторство – это всегда проступок, что-то, во что не нужно ввязываться».
И если посмотреть с этой стороны, то и правда в обществе существует заблуждение, что, если ты преступил закон, чтобы собрать важную информацию для общественного домена – ты преступник. «Единственная причина, по которой мы защищаем информаторов, заключается в том, что они вынуждены нарушить что-то, чтобы информация попала в нужные руки. Поэтому все аргументы в пользу того, что они преступники, сразу отпадают».
Обсуждения свободы слова в Британии сильно отличаются от подобных дискуссий, к примеру в США, где школьники изучают Первую поправку на уроках истории, и где свобода слова позиционируется как основа прав общества и составляющая его облика. Верит ли Стармер, что британцам нужна писанная конституция и Первая поправка? «Когда вы в Америке, вас не покидает сильнейшее ощущение, что свобода слова очень важна. История сложилась так, что у нас нет этого чувства. Я думаю, если есть система общего права без позитивных прав, то она не будет вызывать у публики такой же отклик.
То есть у людей появилось первое настоящее право на свободу слова, когда приняли Закон о правах человека 14 лет назад, а вступил он в действующую силу только в 2000 году».
Поскольку обсуждения Закона о Правах Человека английскими и в какой-то мере британскими СМИ очень эмоциональны и, в основном, негативны, нет ничего удивительного в том, что Стармер признает непонимание обществом его ценности и значения. «Я – яростный защитник Закона о правах человека. Мне бы очень не хотелось, чтобы его отменили или изменили, но я признаю, что он был недостаточно обсуждён, когда его принимали. Я думаю, что люди не понимают ценности этой свободы и этого закона и не разбираются, что они им дают.
Эго воодушевлённая защита Закона о правах человека привлекла внимание медиа-комментаторов и повлекла прямое противостояние со СМИ, являющимися противниками закона. Но он не меняет свою точку зрения. “Я убеждён, что Европейская конвенция, а также Закон о правах человека составлены очень грамотно. Когда права разделяются на абсолютные и ограниченные, свобода слова для меня будет ограниченным правом. Я не разделяю такого мнения, что ты можешь говорить всё что угодно, где угодно и без всяких ограничений. Позиционировать его как ограниченное право в соответствии с конвенцией, то есть в соответствии с Законом о правах человека – очень разумный подход; тогда можно отстаивать право, а если кто-то хочет его ужесточить, то он обязуется объяснить причины, необходимость и пропорциональность таких ограничений. Мне кажется это очень адекватный подход и мне не хотелось бы его изменять».
Когда дело доходит до этого, он убеждён: «Свобода говорить, то, что другие хотят услышать ничего не значит и никогда не повлечёт за собой разногласия, потому что тогда никто и никогда не будет ограничивать того, что они хотят услышать. Свобода слова только тогда проявляется ярко, когда ты говоришь о том, что многие люди просто не хотят слышать».
Рейчел Джоли
Рейчел Джоли редактор журнала «Индекс на Цензуру»
Короткая биография
Сэр Кир Стармер работал директором публичных преследований в Англии и Уэльсе с 2008 по 2013.
Был выбран Королевским адвокатом года в сфере защиты прав человека и общественного права в 2007 году по версии справочника «Chambers and Partners».
В 2005 году получил награду коллегии адвокатов имени Сидни Елланда Голдсмита за огромный вклад в благотворительную работу в карибских странах, оспаривая смертные приговоры.
С 2003 по 2008 Стармер выступал советником по вопросах прав человека в Полицейском управлении Северной Ирландии.
Он написал несколько книг, включая «Три компонента свободы: политические права и вольности в Великобритании» (1996), «Европейский закон о правах человека» (1999), «Криминальное правосудие, полномочия полиции и права человека» (2001), «Пособие по правам человека и справочник для Африки» (2005).
Он бесплатно консультировал обвинённых в деле МакЛибел.
[/vc_column_text][vc_column_text]
This article originally appeared in the spring 2014 issue of Index on Censorship magazine
[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row content_placement=”top”][vc_column width=”1/3″][vc_custom_heading text=”The war of the words” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2F2014%2F02%2Fthe-war-of-the-words%2F|||”][vc_column_text]Our special report, starts with WWI where the current use of the term propaganda was invented and looks at poster campaigns, and propaganda journalism in the USA, but our writers also look at WWII, Iraq, Afghanistan and Syria.[/vc_column_text][/vc_column][vc_column width=”1/3″][vc_single_image image=”80560″ img_size=”full” alignment=”center” onclick=”custom_link” link=”https://www.indexoncensorship.org/2014/02/the-war-of-the-words/”][/vc_column][vc_column width=”1/3″ css=”.vc_custom_1481888488328{padding-bottom: 50px !important;}”][vc_custom_heading text=”Subscribe” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2Fsubscribe%2F|||”][vc_column_text]In print, online. In your mailbox, on your iPad.
Subscription options from £18 or just £1.49 in the App Store for a digital issue.
Every subscriber helps support Index on Censorship’s projects around the world.
SUBSCRIBE NOW[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row]
19 Jun 2018 | Journalism Toolbox Russian
[vc_row][vc_column][vc_column_text]
Из-за нехватки печатной бумаги в Венесуэле газеты закрываются, но онлайн СМИ развиваются быстрыми темпами, заполняя информационные дыры и донося до народа последние новости. Луис Карлос Диаз ведёт репортаж из Каракаса.
[/vc_column_text][vc_single_image image=”100973″ img_size=”full”][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]
«Ель Импульсо», венесуэльская газета с более, чем 110-летней историей, объявила о завершении своей работы в мае, и это уже не впервые. Подобное заявление прозвучало в январе, а потом ещё одно в феврале. Всё время журналисты работали в поте лица, страницы были приготовлены и было много новостей. Единственная причина, которая остановила печать – нехватка бумаги. Эта проблема присутствует в Венесуэле уже два года. В 2013 году 10 газет закрылись. Много других сократили размер. На помощь приходят онлайн новости.
Многим газетам пришлось пересмотреть свои планы. «Ель Коррео дель Карони» сократилась с 32 до 8 страниц. «Ель Национал» уменьшила новостные сообщения, а также секцию культуры и спорта, обзор журналов и художественные приложения. Даже проправительственная газета «Диарио Вея» несколько раз заявляла, что она обречена (хотя позже её спасли).
Интернет стал местом, где свободно и спонтанно собирается информация со всей страны. В Венесуэле – стране с населением в 29 миллионов – интернет достигает только 54% жителей, но в последнее время произошёл стремительный рост в сфере цифровой индустрии, так как предприниматели пытаются привлечь новых пользователей. Новые сайты включают в свой список Poderopedia.org, который разработал в июне разочарованный журналист с целью расследования связей между политиками, бизнесменами и военными чиновниками.
«SIC», самый старый журнал страны, управляемый иезуитским политическим центром в Каракасе, решил печататься в убыток в этом году, так как пока разрабатывает цифровую стратегию. Ещё один вызов, перед которым стоит издание, это завлечение подписчиков (средний возраст которых 56 лет) в интернет. Главная разница между ситуацией в сфере средств массовой информации в Венесуэле и в остальном мире в том, что когда где-то говорят о завершении печатного журнализма, то это обычно рассуждения на тему меняющейся технологии; в Венесуэле же всё по-другому. Миграция на цифровые платформы является способом противостояния кризису нехватки бумаги.
«Андриариос», некоммерческая медиа-организация с Колумбии, спасла «Ель Импульсо», организовав срочную поставку требуемой бумаги. «Это позволило нам печататься ещё месяц», ― говорит Карлос Эдуардо Кармона, президент газеты. «Мы всё ещё выживаем день ото дня. Руководители СМИ чувствуют себя как пожарники, постоянно контролируя критические ситуации».
Инфляция в Венесуэле уже достигла критического уровня (в 2013 году она составляла 60 % согласно официальным заявлениям). Однако цена печати с июня 2013 до января 2014 возросла на 460 процентов.
Нехватка бумаги – только одна из многих особенностей Венесуэлы. Экономика, которая полностью зиждется на нефти, создала государство с пороком в самом сердце. Почти ничего не производится в стране; практически всё импортируется: лекарства, основные продукты питания и автомобильные запчасти. А эти товары не так легко закупить на международном рынке. Все закупки должны проводится государством, которое создаёт крайне сложную систему, приводящую к дефициту.
Закон про обмен валюты был принят действующим в 2003 году президентом Уго Чавезом, а это означало то, что только государство могло распоряжаться покупкой и продажей долларов. Правительство также имеет список товаров, на которые в первую очередь выделяются доллары. Но в августе 2012 года было вынесено решение убрать бумагу из этого списка, значительно увеличив тем самым её стоимость и создав сложности для тех, кто её импортирует.
Результат таких действий дал о себе знать только год спустя, когда стало очевидно, что запасы бумаги иссякли, а заголовки про дефицит туалетной бумаги в стране появились в зарубежных новостях. Ущерб для газетной индустрии был, однако, долгосрочным. Самые большие газеты страны сократили количество страниц в последующие шесть месяцев, убирая целые секции и вставки.
И хотя кризис начался с принятием государственного решения в 2012 году, ситуация усугубилась через волну протестов, которые разразились в феврале 2014 года. Ряд молодёжных демонстраций выступил с требованием сложения полномочий правительства, и эти протесты быстро переросли в ожесточённые столкновения, в которых погибло 42 человека и более чем 3,000 были задержаны. За несколько недель до бунта, журналисты и студенты-журналисты из Каракаса, Баркисимето, Сьюдад-Гуаяны выходили на демонстрации, которые сопровождались акцией в социальных сетях. «Блок де Пренса», сообщество редакторов, подсчитал, что задолженность перед поставщиками составляла как минимум $15 миллионов.
Государство в ответ централизовало закупки бумаги за день перед самым главным протестом.
В результате сейчас существует только одна структура, которая уполномочена проводить иностранные закупки бумаги. Все газеты и вся редакционная индустрия страны полагается на неё касательно своих поставок.
Кармона, из «Ель Импульсо», говорит, что запаса бумаги в стране хватает лишь на половину запроса. Вопреки практике других газет, он ещё не был вынужден поменять свою оппозиционную редакторскую позицию, но газета сократилась с 48 страниц до 12 или 16. «Мы не хотим закрываться, но мы также не хотим стать частью Пирровых СМИ с ограниченным вещанием. У меня больше нет места для репортажа. Мы вырезаем информацию, уменьшаем размер шрифта и пропуски между строками. Мы помещаем меньше фотографий. Новости телеграфические и низшего качества. Но по крайней мере, мы работаем».
Официальная статистика на закупки доллара с января по апрель 2014 обнародовала, что $7.41 миллиона было утверждено на закупку бумаги для СМИ. 85% от этой суммы ($6.3 миллиона) было предназначено для «Ультимас Нотициалс», газете с наибольшим тиражом в стране, которую купили в 2013 году за капитал, связанный с национальным правительством.
После выкупа, «Ультимас Нотициалс» сменила свою редакторскую позицию в пользу правительства. Многие ведущие журналисты газеты уволились сами, или были уволены.
Мигель Энрике Отеро, главный редактор «Ель Национал», единственной оппозиционной газеты, которая осталась в Каракасе после продажи «Ель Универсаль» в июле, говорит: «Государство прекрасно понимает потребности газет. Они знают, что утвердили валюту для закупки бумаги, но всё же деньги не выдаются по необъяснимым причинам, и нам остаётся только догадываться, что эти причины носят политический характер. Всё, что им нужно сделать, это купить медийную сеть, которая будет им прислуживать, и тогда деньги польются рекой».
Марияенграция Чиринос, информационный исследователь и член Венесуэльского института прессы и общества, убеждена, что бумажный дефицит больше влияет на читателей, чем на компании: «Информация теперь неполная. Она вынуждена находить другие места для существования и прибегать к само-публикации, что с одной стороны может быть и не плохо, но, когда это является ответной реакцией на ограничения, это может повлиять на способность граждан выбирать источники своих сведений».
В Венесуэле прослеживается очень сильная поляризация со времён coup d’etat (ред. с французского – революция) в 2002, но последние выборы в 2013 году, после смерти противоречивого лидера Уго Чавеза, ещё больше разочаровали оппозиционных активистов из-за спорного результата (разница голосов, которые принесли победу Николасу Мадуро, составила всего лишь 1.49 процента). Фернандо Гулиани, социальный психолог, говорит: «Поляризация настолько сильна, что у государственных СМИ нет места на осветление оппозиционных вопросов, будь это новости или точка зрения. Мы сожгли все мосты и больше не осталось места для диалога».
[/vc_column_text][vc_column_text]
This article originally appeared in the spring 2014 issue of Index on Censorship magazine.
[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column width=”1/4″][/vc_column][vc_column width=”3/4″][/vc_column][/vc_row][vc_row content_placement=”top”][vc_column width=”1/3″][vc_custom_heading text=”The war of the words” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2F2014%2F02%2Fthe-war-of-the-words%2F|||”][vc_column_text]Our special report, starts with WWI where the current use of the term propaganda was invented and looks at poster campaigns, and propaganda journalism in the USA, but our writers also look at WWII, Iraq, Afghanistan and Syria.
[/vc_column_text][/vc_column][vc_column width=”1/3″][vc_single_image image=”80560″ img_size=”medium” alignment=”center” onclick=”custom_link” link=”https://www.indexoncensorship.org/2014/02/the-war-of-the-words/”][/vc_column][vc_column width=”1/3″ css=”.vc_custom_1481888488328{padding-bottom: 50px !important;}”][vc_custom_heading text=”Subscribe” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2Fsubscribe%2F|||”][vc_column_text]In print, online. In your mailbox, on your iPad.
Subscription options from £18 or just £1.49 in the App Store for a digital issue.
Every subscriber helps support Index on Censorship’s projects around the world.
SUBSCRIBE NOW[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row]
19 Jun 2018 | Journalism Toolbox Russian
[vc_row][vc_column][vc_column_text]
Повесть нации
Ричард Сеннет
Достоинства и опасности патриотизма
зависят от перспективы освещения событий
[/vc_column_text][vc_single_image image=”100975″ img_size=”full”][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]
Заявление доктора Джонсона о том, что патриотизм является последним убежищем негодяев обесценивает одно из самых пылких человеческих чувств. Доктор предполагает, что коварный президент или премьер-министр могут легко манипулировать любовью к стране в целях достижения своих меркантильных интересов. А также то, что массы настолько невежественны и слепо верящие, что стоит негодяю помахать флагом, рассказать о крови и почве и патриотичные плебеи безотказно последуют за ним.
На самом деле, понятие патриотизма очень многогранно. Патриотическое чувство состоит из множества элементов. Любовь к Родине такое же сложное и колеблющееся чувство, как и другие виды любви. Патриотизм создаёт повесть совместной жизни. Жизни, которая объединяет различных людей. Достоинства же и опасности патриотизма зависят от того, как мы освещаем события.
Это не просто образ какой-то конкретной нации или культуры, а именно образ, созданный повествованием. Разрушительные элементы патриотизма представляются нам тогда, когда мы придумываем себе развязку, катарсический климакс истории отдельной группы людей или культуры. Момент, когда решительное действие наконец-то определит их судьбу. Опасность, которую демонстрирует нам история, в том, что развязка событий очень часто включает в себя гонение или истребление других народов во имя очищения.
Рассказы о деструктивном патриотизме, который приводит к агрессии против других и, как будто бы, что-то заполняет в этой истории, поддерживает, в частности, крепкое обещание группам людей, которые разделены внутри или дезориентированные чем-то посторонним. Для людей, которые запутались, патриотизм является последним пристанищем.
Понятие, что как-то затяжной разлад может решится деструктивным актом очищения, является реальной опасностью патриотического опыта. Оно также представляет современное значение патриотизма в сегодняшнем мире.
В молодости я пережил патриотический кризис вместе с другими молодыми людьми, которые были против Американской войны во Вьетнаме в 1960-1970 годах. Тогда, как и сейчас, Соединённые Штаты не были таким слаженным внутренним механизмом, который часто представляют себе иностранцы. В стране был разгар расизма, экономический рост после Второй мировой войны временно приостановился, и белый рабочий класс начал страдать. Американское богатство тогда, как, впрочем, и сейчас, принадлежало элите.
Когда Америка уверенно вторглась во Вьетнам в середине 60 годов, наша страна действительно имела многолетнее патриотическое повествование: Америка представлялась в облике спасителя, защищая чужеземцев от уничтожения друг друга. Это патриотическое повествование сформировалось во время двух мировых войн и оправдывало огромные расходы на холодную Войну. Вьетнам был только ещё одной страницей в этой установленной истории. Когда солдаты, такие как молодой Колин Пауэлл, вошли во Вьетнам, они быстро увидели, что о спасении и речи быть не могло. Враг оказался решительным и преданным идее народом. Союзники, на чьей стороне сражались американские войска, были коррумпированными, не любимыми местным населением бюрократами, и сама американская стратегия оказалась неспособной достичь обещанного спасения.
Это патриотическое повествование, подорванное неудачной чужеземной авантюрой, свернуло не в ту сторону. Оно развернулось в сторону тех граждан, которые были против войны. Американские войска набирались в своём большинстве из бедных чёрных и бедных белых из южных штатов. Молодым мужчинам среднего класса, которые учились в университетах, в основном удавалось избежать военной службы. Однако именно они, молодые люди среднего класса были самыми громкими голосами против войны. В принципе, они были друзьями, представителями тех, кто страдал заграницей. Но практике патриотизм оказался совсем иной.
Мы знаем от исследователей, таких как Роберт Джей Лифтон и Роберт Ховард, среди многих других, что войска чувствовали себя осаждёнными с двух сторон: во Вьетнаме местным населением и на родине своими протестующими друзьями. Вьетнамцы считались патриотическими врагами, а протестанты, выступающие против ситуации, в которую были втянуты войска, обвинялись в антипатриотических настроениях. Так как уверенная победа на территории Вьетнама не состоялась, всепоглощающая победа против врага в стране стала ещё более желанной. В 1968 году, вспоминает Ховард, на пике протестов против войны, тысячи американских военных носили на шлемах надпись: «Америка – или люби, или убирайся».
Чувство предательства изнутри утвердило некое решение, некую «фантазию», как описывает Лифтон. Правительство должно предпринять решительные меры, чтобы заставить замолчать этих внутренних врагов и оправдать патриотический проект. И в Штатах общественное желание, чтобы политики сделали что-то решительное для подавления внутреннего беспорядка и протестов, привело к власти представителя правого крыла Ричарда Никсона.
Я вспоминаю эту историю в частности потому, что она демонстрирует составные ингредиенты патриотического чувства. Эти американские войска и рабочие классы внутри страны не были мерзавцами. Они очень запутались. Под прикрытием войны с внутренним врагом, эти люди представляли себе другую войну внутри их общества, войну против предателей, притворяющихся друзьями. Всепоглощающая цель в этой внутренней борьбе во имя оправдания патриотического повествования – подавить несогласных.
Я вспоминаю эту историю и потому, что она может помочь вам понять что-то про динамику американского общества сегодня. Язык, на котором говорят сегодня в Вашингтоне, всё тот же классический язык спасения, искупления, добра которое побеждает зло, и так же, как и в прошлом, сценарию этого рассказа, стратегическому сценарию, не хватает ясности и цели. Но давайте порассуждаем о внутренней ситуации американской сверхдержавы. Сейчас это страна, которая внутренне разделена и разъединена ещё больше, чем 40 лет назад. Она запутанная и сильно озлобленная террористическими атаками. Страна, в которой внутреннее разделение классов сильно увеличилось, чьи расовые деления и этнические конфликты ещё не зажили.
В отличии от Британии – и это то, чем я поражён, как моментом англо-европейского недопонимания – Американские левые не исполняют традиционной роли лояльной оппозиции. И я почему-то убеждён, что некоторые представители американских левых сил очень хорошо усвоили «вьетнамский» урок.
Они замолчали из-за страха, что оппозиция может истолковать их противостояние, как доказательство, что они плохие Американцы. Вот как усваивается синдром на практике.
Размышления в рассказах, конечно, являются основным элементом в толковании повседневного мира, так же, как и мира искусства. И повести в повседневном мире, как и в искусстве, не следуют неизменно единому набору правил. Как и в художественной литературе, истории, которые мы разделяем в повседневной жизни, не должны заканчиваться очистительными актами, которые подавляют или разрушают. И больше не надо патриотизму следовать единому курсу. Если стратегические дефекты современной американской стратегии такие же, как и во время Вьетнамской войны – а на мой взгляд так и есть – тогда задача нашего народа, то есть американского народа, избежать того, что произошло во Вьетнаме, избежать поиска повествовательного катарсиса, когда мы обращаемся друг к другу в поиске резолюции, решения, определяющего момента.
[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row][vc_column][vc_column_text]
Ричард Сеннет, профессор социологии из Лондонской Школы Экономики Нью-Йоркского университета. Это отредактированная версия речи, которую представили на дебатах Индекс/Оранж, Оксфорд 2003
[/vc_column_text][vc_column_text]
This article originally appeared in English in the autumn 2003 issue of Index on Censorship magazine.
[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row][vc_row content_placement=”top”][vc_column width=”1/3″][vc_custom_heading text=”Rewriting America” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2F2003%2F09%2Frewriting-america%2F|||”][vc_column_text]What is America becoming? A country whose citizens take in the notion of free expression with their mother’s milk now seems to find it inconvenient or unpatriotic.
[/vc_column_text][/vc_column][vc_column width=”1/3″][vc_single_image image=”90596″ img_size=”medium” alignment=”center” onclick=”custom_link” link=”https://www.indexoncensorship.org/2003/09/rewriting-america/”][/vc_column][vc_column width=”1/3″ css=”.vc_custom_1481888488328{padding-bottom: 50px !important;}”][vc_custom_heading text=”Subscribe” font_container=”tag:p|font_size:24|text_align:left” link=”url:https%3A%2F%2Fwww.indexoncensorship.org%2Fsubscribe%2F|||”][vc_column_text]In print, online. In your mailbox, on your iPad.
Subscription options from £18 or just £1.49 in the App Store for a digital issue.
Every subscriber helps support Index on Censorship’s projects around the world.
SUBSCRIBE NOW[/vc_column_text][/vc_column][/vc_row]
19 Jun 2018 | Artistic Freedom, Music, News and features
The right to freedom of expression is considered by many to be a cornerstone of a modern democratic society. Countries that fail to adequately protect this hallowed right – routinely censoring journalists, writers and musicians whose speech challenges and offends those in power – are rightly regarded by the West to be the worst examples of dictatorial, autocratic regimes.
But right here in the UK, artists are fighting the censorship of their work by global corporations bowing to pressure from and, arguably, colluding with the state and its organs. In May of this year YouTube, the video streaming platform owned by Google, succumbed to pressure from the Metropolitan Police and took down 30 music videos made by drill artists. The Met had been trying to persuade YouTube for almost two years to take down between 50 and 60 videos, alleging the material was contributing to the increase in violent crime on London streets.
This attack on the freedom of expression of musicians who make drill music does not stop at the removal of their videos from YouTube. Defendants convicted in criminal cases may in the future be banned from making music for a period up to three years if the offender is under 18 and indefinitely for adult offenders under criminal behaviour orders[1]. Crucially, the prosecution can use evidence to support the making of an order that would not have met the strict rules of admissibility as in a criminal trial[2]. The threat to freedom of expression goes further. The Met have expressed publicly their intention to push for new legislation, similar to anti-terrorism laws, that will criminalise the making of drill videos.
Drill is not for everyone. The lyrics are violent. There is liberal use of expletives. Descriptions of acts of violence using knives and guns are common themes. The images portrayed in the accompanying videos are similarly hard-hitting. Large groups of mainly young, mainly black men can be seen inhabiting the screen wearing hoodies and tracksuit bottoms – the uniform of the young in some sections of society.
Drill DJs are not, however, pioneers of explicit lyrics and violent images in music. The genesis of what is known as drill in the UK today sprang from a trap-style rap that originated in Chicago in the early 2010s. The hip hop of the 1980s and the gangsta rap of the 1990s are all part of the same family tree of poetic verse poured over a thumping beat. Drill is a close relative.
Nor is it new to blame this type of music for inciting violence. In the 1990s C. Delores Tucker campaigned against violent lyrics aimed at women in rap music. Then, as now, there was little direct evidence of a causal link between rap music and particular acts of violence. What the critics of this music fail to grasp is that the lyrics of this genre of music are inspired by, and not the cause of, the violence that infects the lives of many of these young men.
Censorship of a form of music which affords an already marginalised minority a rare opportunity to express themselves publicly is an attack against their fundamental rights as human beings.
Looked at in its true context then, drill is less about inspiring violence and more about providing a narrative of lives defined by violence. They are telling the stories of their lives, minus the sugar-coating, just as other writers, poets and musicians have done before them.
The courtroom has often been the battleground of the clash between the values of the young minority against those of the old majority. In 1960 Penguin Books was prosecuted under the Obscenity Act 1959[3] for the publication of a book entitled Lady Chatterley’s Lover. The prosecution’s case was that the book had a tendency “to deprave and corrupt” those who read it in daring to portray the affair of a married woman with the family’s gamekeeper. Penguin Books was acquitted[4].
In 1971, the publishers of a satirical magazine were prosecuted when an issue of the magazine featured a sexualised cartoon of the children’s literary character Rupert the Bear. Known as the Oz trial, the three defendants were convicted by the Crown Court but were then acquitted on appeal[5].
Today, UK common law has arguably been strengthened by the enactment of the Human Rights Act 2000 by enshrining in law article 10 of the European Convention of Human Rights[6]. One former Court of Appeal judge said this of the importance of freedom of expression: “Free speech includes not only the inoffensive but the irritating, the contentious, the eccentric, the heretical, the unwelcome and the provocative provided it does not tend to provoke violence. Freedom only to speak inoffensively is not worth having.”[7]
You or I may not wish to stream drill music videos on our mobile device. Many people may find the content offensive. The videos may even be performed by individuals who are suspected of a crime or have criminal convictions[8]. None of this should confer on the state, aided and abetted by global corporations, a wide-ranging power that ultimately infringes the right of musicians to express themselves freely.
This censorship of a form of music which affords an already marginalised minority a rare opportunity to express themselves publicly is an attack against their fundamental rights as human beings.
We all need to sit up and take notice.
1. Under Part 2 of the Anti-social Behaviour, Crime and Policing Act 2014. Such an order may contain requirements for the defendant to inform the police of any activity that may be in breach of the order. The order may be varied, reviewed or discharged. Breach of the order is in itself a criminal offence.
2. An CBO was made recently against 1011 members Micah Bedeau, Jordean Bedeau, Yonas Girma, Isaac Marshall and Rhys Herbert. They are required under the CBO to inform the police 24 hours in advance of their intention to publish any videos online and are required to give a 48 hours warning of the date and locations any live performance.
3. The 1959 Act is still on the statute books.
4. R v Penguin Books Ltd. [1961] Crim LR 176.
5. R v Neville, Dennis & Anderson, The Times, 24 June 1971.
6. Article 10 (1) ECHR states: “Everyone has the right to freedom of expression. This right shall include freedom to hold opinions and to receive and impart information and ideas without interference by public authority and regardless of frontiers. This article shall not prevent states from requiring the licensing of broadcasting, television or cinema enterprises.” Article 10 (2) sets out limitations to this right.
7. Sir Stephen Sedley in Redmond-Bate v Director of Public Prosecutions [1999] Crim LR 998.
8. A number of successful high-profile rap artists have criminal convictions.
